В «Новой Элоизе» — избранного мною оппонента занимают исключительно пронизывающие роман «двусмысленности», преобладание «завесы» над «прозрачностью», короче, подсознательное «лицемерие» персонажей и, значит, самого сочинителя (см. здесь и далее р. 140-148). больше »

России, притом в особенно безвкусной и потешной форме. Атеизм у нас под запретом, почти официальным. Ранее, не прочитав Маркса, курили ему фимиам, ныне его брезгливо презирают (так и не прочитав). Большинство, впрочем, Библию также (как и Коран) и в руках не держало, но при социологических опросах «в Бога верят» и освящают к Пасхе куличи. Или безумно выстраиваются в бесконечных очередях к «части пояса пресвятой Богородицы». Хотя можно было бы посоветовать этим добрым людям безо всякой очереди приложиться к другому куску «пояса Девы Марии», издавна хранящемся в одной из московских церквей. Или импортная Дева качественней местной? больше »

Ныне это прежде всего индивидуальное самостояние и ответственность каждого человека за ценности, которые он ищет и находит вовне, в культурном (т. е. смысловом) мире, которые превращаются им в свои убеждения, в имманентную часть его единственной личности, — и которые всякая личность, конечно, считает неизмеримо высшими, чем она сама по себе. Во мне (а не надо мной) есть нечто, что я считаю более важным, чем Я. Мой выбор налагает на меня ответственность, подчас смертельную.

Своим убеждениям «Я» силится следовать в сознании и в жизни, пока она, вот эта неповторимая личность, не превратится, по лихому выражению тургеневского Базарова, нет, не в бессмертную душу, а в «лопух». И останется разве что в продолжившемся результате своих трудов. больше »

Ведь Руссо согласился принять — тоже не слишком практично, ибо своим решением уполовинил ее — помощь герцога лишь на склоне лет. Когда отказался принять английскую королевскую пенсию, выхлопотанную Юмом — и это практично?

Притом Руссо воображает себя этаким «стоическим мудрецом (…) Это сентиментальная “химера” или что-то сильно похожее на [вымышленную] робинзонаду» (р. 135). больше »

В «Новой Элоизе» опять истина и добродетель, как всегда у Жан-Жака, сопровождаются порочностью, но ее «вуаль» должна быть сорвана, и тогда воссияет, как пишет автор работы, «наивная», «праздничная» и «прекрасная идиллия» Юлии. Обычный для писателя самообман, желание, чтобы его личная экзальтация распространилась на всех других. Вот-де каково его представление о «равенстве»…Оно состоит во всеобщем «эфемерном опьянении» по его примеру. Тогда оно и станет общим «праздником» и равенством в нем всех людей. Цока же он в мире «один», но другие пусть последуют за ним.

Сие порождает для Старобински вопросы, «которые не следует забывать» (р. 121 и сл., р. 129). больше »

К сожалению, у автора нет, по-видимому, данных по поводу невменяемости и алогичности всех других приверженцев теории прогресса. (Я уже скромно признался, что и сам принадлежу к их числу.) Труд Руссо важен как исчерпывающе выраженный сквозь риторику самообман. Это замечательно интересный и в своем роде уникальный феномен психопатии.

О, какой интересный для науки псих, позволю себе кратко резюмировать этот подход. больше »

Прежде всего, это психический бунт и лишь вследствие него — стремление к «искренности» как своего рода личной индульгенции. Лишь бы читатели поверили в правдивость его столь натужной самооценки (р. 83). больше »

Очень скоро убедился: понимал я свою роль правильно. Мои рассказы действовали на слушателей, как ушаты холодной воды. Тем более, что я всегда старался показать, что у меня, еврея, нет никакой враждебности или неприязни по отношению к немцам, к немецкому народу. Тут я не кривил душой: мне очень нравились немецкая чистота, немецкая приученность к порядку, немецкое трудолюбие. Но на диспутах я говорил не об этом, а, рассказывая о жестокостях эсэсовцев, вспоминал и о тех добрых немцах, которые сочувствовали узникам гетто и концлагерей и это сочувствие проявляли: и о тех «фирмачах» в Ломже, которые позволяли нам, тюремной команде из голодных евреев, воровать хозяйских кур; и том мастере в концлагере Штутгоф, который защищал отца от антисемита-поляка; и о тех немецких женщинах, которые поили водой узников Бухенвальда на нашем последнем марше при эвакуации лагеря… больше »

Больше того: что это — та самая возможность немедленно реализовать то, что во мне тогда бродило, которой мне так тогда не хватало.

Языковой проблемы для меня уже тогда не было. Еще в концлагере Моновиц я научился довольно сносно говорить по-немецки, понимал же почти все. А к этому времени, в постоянном общении с немцами, владел языком почти свободно. больше »

Не могу сказать, что я вполне чувствовал себя немцем. Скорее — интернационалистом. Но, главное, для молодых веймарцев я, еврей, живущий в Германии, был своим. больше »